Бдящий за спокойствием пригляделся к Гизу повнимательней, отчего-то вздрогнул всем телом, хотя тот продолжал сидеть прямо, сохраняя невозмутимо-холодную маску на лице, отвел глаза и пробормотал:

– А собака? Вы хотели…

– Она поблизости, – загадочно улыбнулась и умильно предложила. – Поехали?

Кугмар снова вздрогнул, поежился, точно ему в такую жарень холодно стало, наверное, клыки милого песика представил, и приказал гнать в Цвиранг. Вот так стремительно, практически без усилий, я оказалась в тюрьме. Карета промчалась по мощеной площади, в левой части которой, близ храма оставленного не у дел Гарнага, плотники усердно трудились над возведением подмостков. Почему-то мне показалось, что готовятся они не для театрального представления, а для казни. Я чиркнула ладонью по горлу, Гиз кивком подтвердил мою догадку. М-да, не люблю быть такой проницательной.

Глава 11

Изгнание духов и беседа со смертником

Тяжелая, обитая металлом створка тюремных ворот распахнулась не без помощи четырех стражей, мы въехали во двор. С Кугмаром во главе и тройкой стражников сопровождения проследовали по темным, стылым даже в такую жару и почему-то невозможно душным коридорам в его кабинет на втором этаже. Коричневая форма неплохо защищала тюремный персонал от прохлады, а вот наивная чукотская девушка, то есть я, немедленно начала мерзнуть. Ненавижу холод! Эльфийская блузка, надетая в расчете на летний погожий денек, никак не могла сохранить остатки стремительно покидающего тело тепла.

– Брр! Ну холодина, – поежилась я, и тут же на плечи легло что-то мягкое, почти невесомое, но теплое. Гиз умудрился на ходу снять с себя рубашку из той самой странной серо-черной ткани и накинуть на меня. Сам киллер остался в такого же цвета нижней майке (или это у него такой бронежилет?) и ножнах с режущими предметами разной формы. Мягкие, незаметные прежде под рубашкой ремешки надежно охватывали руки и торс.

– Надень, – почти заботливо посоветовал телохранитель.

– А ты? – помедлила, почему-то смутившись.

– Привычен и к жаре и к холоду, магева, одевайся, – практически приказал Гиз. Я охотно подчинилась.

Рубашка оказалась теплой, однако, вот странно, ничем уловимо не пахла, я специально сунула нос в воротник. Есть у меня пунктик. Всегда новые вещи не только мерю, но и нюхаю. Сразу стало очень интересно: это ткань такая специальная, без запаха, или организм у киллера такой специфический, не только устойчивый к перепадам температуры, но и лишенный ароматов в целях конспирации? Я покосилась на Гиза, невозмутимо, с чуть ироничной привычной улыбкой на губах шествующего по тюремному коридору. Никакого дискомфорта от пребывания в застенках он не испытывал, а на тронутой загаром коже ни одной мурашки не появилось. Наверное, малышки мускулов испугались. На бодибилдера Гиз никак не тянул, зато его костяк был надежно обтянут мышцами и сухожилиями. Такими специальными, не для красоты выращенными, а на выживание и максимально эффективное действие рассчитанными. Исключительно функциональными, как у Кейра. А все равно красиво, я несколько мгновений жадно разглядывала киллера, пока он не повернул чуток голову, перехватив мой взгляд. Что-то в его серо-голубых глазах полыхнуло непонятное, и я смущенно (ну чего, в самом деле, вылупилась?) отвернулась.

– Эти духи проклятые или иная нежить всю голову замутили! Простите великодушно, почтенная магева, не подумал я, что прохладно тут у нас, – пробасил Кугмар, самолично, словно не доверял паре коричневых стражников, открывая для нас дверь своего кабинета. Прохладно? Ну такому массиву высокой плотности, может, и прохладно, ему и в Арктике голяком небось лишь свежо покажется, а мне так откровенно холодно было, пока Гиз не спас!

В кабинете оказалось малость теплее, чем в коридоре, и даже светлее. Тому и другому способствовала парочка узких распахнутых окон без штор, из которых лился дневной свет. Стража осталась снаружи в качестве почетного караула.

– Ладно, не помру от переохлаждения, – отмахнулась, присаживаясь в свободное кресло рядом с рабочим – полтора на четыре – столом начальника тюрьмы, загруженным кучей папок и свитков. Даже если Бдящий за этим столом не работал, видимость деятельности имитировалась весьма успешно. Гиз стал слева, чуть сзади, ближе к стене, чтобы видеть окна, дверь и самого Кугмара, пес лег у ног справа с теми же целями. – А чего же у вас так душно везде?

– Окна узкие, двери заперты, откуда ж ветерку взяться, магева, – вздохнул мужчина, всем телом опускаясь в свое, судя по всему сделанное на заказ, крупногабаритное кресло. Точно, на заказ! Мебель даже не скрипнула под его тушей.

– Ветерку, говоришь, неоткуда взяться? – почесала я нос. – Ну это мы еще поглядим. А пока займемся призраками. Для начала мне нужно помещение для работы. Скажи, у тебя тут рядышком потайной комнатки, чтобы передохнуть от забот, не найдется?

– Да, за шкафом дверь. Вы утомлены? – Брови местного Паваротти, пошедшего отнюдь не музыкальной дорожкой, приподнялись в озабоченном недоумении.

– Нет, я в кабинете колдовать буду, а посторонним магию эту видеть и слышать ни к чему, опасно для сохранения душевного здоровья. Вы мужчина крепкий, а все же лучше обождать неподалеку. Мало ли что… Как все закончу, позову, – нахально выпроводив хозяина, заявила я.

Тот даже спорить не стал, мячиком подскочил с кресла, словно шило в филей засадили, и в два счета вымелся из помещения через тайную дверь. Так спешил, боялся, что при нем начну действовать. Ох как я люблю здешние суеверную опаску и почтение к магии!

Избавившись от свидетеля бескровным методом, я начертала рукой прямо перед собой руну воздуха, потом руну цели, чтобы поскорее дозваться до Фаля. Встала в театральную позу, раскинув руки над рунами, на случай, если за нами кто подглядывать вздумал, и начала с торжественными завываниями, от которых, надеюсь, пробрало всех любителей приложить ушко не к той щелке, нести всякую ерунду. Дескать, заклинаю я здешних призраков упокоиться с миром, не тревожа более покой смертных. (Блин, «покой», «упокоиться» – масло масляное получилось, ну ничего, главное – интонация торжественная, а потому сойдет.) Время от времени мой прочувствованный монолог разбавлялся колдовской абракадаброй из детских книжек и сказок. Я даже сосчитала по-английски, по-французски, по-японски, не забывая вставлять в «заклинание» имя нашего маленького засланца Фаля. Кстати, руны альгизи тейвазгорели как мигалка в милицейской машине – голубым – и так же мерцали, отдаваясь щекоткой в ладонях, загорались то сильнее, то слабее, обдавали то теплом, то холодом. Может, так локатор поиска настраивался на сильфа?

– Эйн, цвей, дрей, фир, фюнф, Фаль! О, неупокоенные, злобные, страдающие души, прикованные прошлым бытием к стенам Цвиранга, не ищите более отмщения! Эн, дю, труа! Абракадабра! Ингардиум левиоса! Алохомора! Фаль! Смиритесь, время ваше прошло, изыдите в иные сферы, ждущие вас! Пора!..

Нести всякую чушь было нетрудно, трудно было не сбиться и не заржать в голос, глядя на вихрь смешинок в глазах Гиза и его кривящиеся в улыбке губы, но я мужественно крепилась, пока спустя буквально пять минут после своих завываний не услыхала радостный вопль, сопровождающийся соло на дуделочке:

– Оса!

– Довольно стенаний! Фаль! Страданиям вашим пришел конец! Вы свободны! Да падет священная тишина! – провозгласила я, мановением руки сняв прежнюю рунную комбинацию призыва и окружив нашу маленькую компанию, к которой присоединился влетевший в распахнутое окно дудочник-сильф, перевернутой руной воздуха и звука. Теперь ничьи уши не смогли бы различить в кабинете Бдящего за спокойствием ни шороха.

Малыш, полный радостных впечатлений от своей миссии по наведению ужаса, плюхнулся мне на плечо, почти с сожалением вернул инструмент и аж засветился, выслушивая заслуженные похвалы своей партизанской подрывной деятельности.

– Я здорово на здешний люд страху нагнал! Мне так весело было, Оса! – без зазрения совести похвастался сильф. – Так смешно глядеть, как они от меня шарахались да дрожали, а настоящих духов-то и не видели.